Чай со слониками - Страница 36

В этом девственном неведении и бесчувственности я прожил, как я уже говорил выше, тринадцать лет и так бы и состарился, и умер, и меня бы положили в гроб и закопали на Люблинском кладбище, если бы случайно не познакомился на болгарском курорте с Любой, и нельзя сказать, что что-то сильно во мне изменилось после этого, или там стало не четыреста пятьдесят одна секунда, а четыреста пятьдесят две, или я стал подсматривать за женщинами в бинокль с пятого этажа своего семнадцатиэтажного дома, но эта была любовь, хотя чувство своеобразное. Я должен был кроме нее никого больше не видеть, а получалось наоборот. Как будто сняли с моих глаз темные очки, развязали галстук, скинули тесный черный костюм. Я вдруг увидел красоту и прелесть всех-всех женщин, которые меня окружают, стал улавливать мельчайшие чувственные вибрации и ощущать малейшее дыхание любой девушки. Я мог обернуться на улице и громко сказать: «О, красотка!»

А самое главное, что Люба мне в этом нисколько не препятствовала, иногда только давала подзатыльник или отвешивала легкий пинок.

Теперь я стал понимать разницу между чувством и бесчувствием и вряд ли променяю свою нынешнюю дерганую жизнь на прошлое могильное спокойствие.

Месть

Когда Таня уходила от меня, я решил бороться за нее, но не знал как. Сам я человек щуплого телосложения, с пугливым и даже боязливым характером, некрупный, без бицепсов и трицепсов, с болезненным самолюбием и тщеславием, а уходила Таня к какому-то накачанному мачо, хорошо известному в спортивных кругах инструктору самбо, в чем-то даже прославленному. То есть я не мог к нему ввалиться в дом и хлестануть по щеке, потому что получил бы адекватный отпор. И Тане я тоже ничего не мог болезненного сделать, по той же самой причине. Я понимаю, что это звучит подло и низко, но мысли, конечно, были совершить над ней насилие, а сдерживали меня не какие-то моральные или добродетельные причины, а всего лишь страх возмездия.

Никакими особыми талантами я не обладал. Я не был богачом, хотя у меня была своя квартира, я не обладал ни художественным даром, ни писательским, ни, на худой конец, дизайнерским. Я не пел, как Хворостовский. Не танцевал в балете, не был летчиком или нефтяником.

У меня даже не было пороков, за которые может полюбить женщина: я не пил, не курил, не играл, не совращал малолетних и за все годы брака не бегал за другими бабами. Во всем мире я любил только Таню и книги.

И когда я понял, что кроме книг у меня больше ничего не осталось, а Таня все еще вступала со мной в переписку по электронной почте, то придумал хитроумный план.

Я же регулярно перечитываю все толстые журналы и даже более того: слежу за иностранной беллетристикой. Зная интерес Тани к хорошей литературе, я стал высылать ей нашумевшие романы или просто новинки, но на этом не остановился и начал сопровождать их критическими заметками якобы собственного сочинения. Для этого я брал чужие статьи из тех же толстых журналов и выдавал их содержание за свои мысли.

За короткий период в три месяца я воспользовался текстами Немзера, Костырко, Анкудинова, Топорова, Качалкиной, Пустовой, Погорелой и многих других.

Сначала Таня слабо реагировала и почти не отвечала мне, но постепенно я взрастил в ней интерес, в ней даже возникло плохо скрываемое нетерпение в предвкушении «моих» заметок. Если вначале она молчала, то под конец стала вступать со мной в дискуссии. А однажды даже написала, что жалеет о нашем расставании и не думала и не гадала, какой я умный, глубокий и духовный человек.

28 декабря 2012 года я сидел дома, как обычно, один и читал новый роман Коэльо. Но тут в дверь позвонили. На лестничной площадке стояла Таня с каким-то виноватым видом. На улице была оттепель, с ее ног натекла лужа воды. Я не без удивления и злорадства впустил ее в квартиру и даже помог снять пальто и сапоги. Мы прошли на кухню и стали пить чай. Таня долго, горячо и восторженно говорила мне, какой я, оказывается, тонкий человек, и, честно говоря, она в тот вечер от меня не ушла, а провела яркую ночь со мной, такую же, как в первые дни нашего пропащего брака.

Утром Таня исчезла, и больше я ее не видел. Она не отвечала на письма и не принимала звонки. Мне сказали, что через неделю у нее была свадьба с самбистом.

Греча

Мы орали друг на друга, не переставая, уже три часа. Я уже не помню, с чего все началось. Как обычно, пришел с работы, снял пальто и повесил его на вешалку, потом скинул ботинки, переоделся в спальне и прошел на кухню, сел за стол и стал ждать, когда Лена мне положит поесть, но она, кажется, попросила помыть руки.

Я сказал:

– Они не грязные.

– Ты же с улицы, – удивилась Лена.

– Если их не марать, то руки будут чистые даже на улице, – ответил я и отвернулся к окну.

Лена налила в глубокую тарелку супа, дождалась, когда он разогреется в микроволновке, достала его, подняла тарелку на метр над столом и отпустила. Горячие брызги полетели мне на руки и на колени, тарелка запрыгала по полу и задребезжала, кусок мяса вывалился и закатился под стол, огромная красная лужа образовалась на ламинате. От нее шел аппетитный парок.

Мы молча посмотрели друг на друга и разом заорали. Я даже не помню, о чем мы орали. Лена вопила, что от меня постоянно воняет потом, что я так храплю и ворочаюсь во сне, что невозможно спать, что забываю выносить по вечерам ведро, что по выходным вечно пропадаю в пивной с друзьями, что на улице мороз двадцать градусов, а у нас не заклеены окна, что я еще месяц назад обещал перевесить телевизор, а он так и торчит над столом, что я никогда не звоню родителям и моя мама по часу с ней беседует, что я ничего не читаю и смотрю только футбол, что уже месяц выкладываю плиткой туалет, отчего в прихожке скопилась груда мусора.